Я взяла её к себе, когда она была совсем крошечной – круглый пушистый моточек с четырьмя маленькими лапками, беличьим хвостиком и двумя зелёными неоновыми глазками. Она была похожа на миниатюрного тигренка – такая же полосатая, окрашенная в черные, серые и рыжие тона. В отличие от тигров у неё только было меньше рыжего и больше серого цвета. Поэтому я и дала ей такое имя – Дунгуца, то есть Полосочка, оно ей подходило как нельзя лучше и я хотела, чтобы у неё было особенное имя. У Дунгуцы были замечательно красивые глаза – большие, прозрачные и блестящие. Когда она смотрела на меня своим зеленым завораживающим взглядом, неподвижным и вопрошающим, мне становилось не по себе, как будто она была в состоянии прочитать в самой глубине моей души. В самом деле, создавалось впечатление, что она силится угадать, что человек скрывает, добрый он или злой, сердит или в хорошем настроении, любит её или нет. Она была такой маленькой, что я могла держать её в ладони, прикрыв другой ладонью так, что наружу выглядывала только мордочка - Дунгуца любила устроиться там поудобней, готовясь соснуть, потом закрывала глазки и громко, со смаком начинала мурлыкать. Она мурлыкала так громко, что ее было слышно по всей квартире. Мне не хотелось портить ей удовольствие, так что я садилась на стул и держала её в ладонях хотя бы несколько минут, радуясь теплу этого крошечного существа и удивляясь, сколько нежности и доброты пробуждает оно в моём сердце. Полюбила её настолько, что даже сочинила про нее стишок: Кошечка моя, Дунгуца, Не котёнок, а «тигруца», Будь она побольше чуть, Я б ее боялась – ж-жуть! Притаилась... из-под стула - Два зелёных изумруда... - Ну, что смотришь? Я - не мышь, Ты меня не победишь! Вот – опять рванула в бой! Эй, Дунгуца, что с тобой? Не царапать, не кусать! Ах, ты так! Ну дай мне пять! Кстати, когда она была ещё мвленькой, я её разучила распускать когти и царапаться. При любой попытке выпустить коготки, я брала лапку в руку и начинала сжимать, очень осторожно. стараясь не сделать ей больно, но давая почувствовать мою силу - сжимала всё крепче и при этом смотрела ей в глаза, приговаривая: "Нельзя царапаться, нельзя! Я сильнее тебя, понимаешь?" При этом Дунгуца (сделав сперва слабую попытку освободить лапку из "тисков") внимательно смотрела мне в глаза и словно пыталась понять, что я ей говорю. И очень скоро сообразила, так что у меня не было с этим проблем - ходила без царапин, в отличие от других "кошатников". Со временем Дунгуца росла, таким же пушистым и шустрым чудом. Она была очень игривая и сообразительная, прирожденная охотница, которая охотилась на всё, что двигалось по дому, будь то наши ноги или какая-нибудь круглая игрушка, которую она катала повсюду. Поскольку была осень, я каждый раз по пути с работы прихватывала ей каштаны для игры. Она ждала меня у дверей, здороваясь по-своему – тёрлась мордочкой о мои ноги, а потом бросалась на каштаны, которые я кидала на ковёр в прихожей. Это были настоящие спектакли, за которыми мы с мужем наблюдали с огромным удовольствием, наслаждаясь как дети. Но лучше всего Дунгуца играла с сосиской. Она даже не помышляла сьесть её сразу. Сперва она цепляла сосиску одним когтем и поднималась на задние лапы, делала несколько шагов, а затем бросала вверх, так что она отлетала на два-три метра в сторону. Потом Дунгуца притаивалась, «выслеживая» жертву и выбивая задними лапками чечётку в крайнем возбуждении. Наконец, напряженная как тетива, она храбро бросалась на сосиску, терзая её с остервенением. А затем начинала всё сначала, повторяя эту игру до изнеможения. Только после хорошей тренировки, усталая и довольная, она съедала свою растерзанную сосиску и спокойно садилась в приличной кошачьей позе, со вкусом облизываясь. У неё было хорошо развитое чувство равновесия - мы заставляли Дунгуцу ходить на двух лапках по всему дому, приманивая цветной бумажкой, привязанной к нитке. Она настолько хорошо научилась этому фокусу, что ходила на задних лапках и по собственной прихоти, если этого требовали обстоятельства. Однажды я застала её, когда она выходила из кухни с картофелиной в передних лапках, которую вытащила из ведра с запасом картошки. Выйдя в коридор, Дунгуца сбросила картофелину на пол, начала её катать по ковру и "охотиться". Оставалось только удивляться кошачьей сообразительности... С нею было мало хлопот, но как-то ей понравилось мочить диван, который стоял в гостиной. Я сердилась и бегала за ней с метлою по всему дому, но в конце концов меня разбирал смех, глядя как она резво улепётывает от меня, и я её прощала. Все же, мне удалось отучить Дунгуцу от этой привычки, окропляя диван уксусом и дезодорантами с душным запахом. Но вначале я пыталась преградить ей путь в гостиную, закрывая дверь. Это имело эффект, лишь пока она не научилась сама открывать дверь. Спервоначалу она прыгала на дверную ручку и толкала дверь своим маленьким тельцем. Она хорошо выучила этот трюк, но сначала он удавался ей только с одной стороны – из прихожей. Потом она научилась открывать эту дверь и изнутри, прыгая на ручку двери и откидываясь назад. Когда Дунгуца выросла настолько, что доставала ручку двери не прыгая, она лишь поднималась на задние лапы, а одной из передних лап нажимала на ручку - как люди. Иногда, увидев что она намеревается открыть дверь, пытаясь проникнуть в запретную зону, я строго говорила: “Эй, Дунгуца! Нельзя!” Она глядела на меня, оценивая моё настроение и выражение лица, и если видела, что я не собираюсь ей уступать, то садилась в своей обычной позе непроницаемого сфинкса, ожидая подходящего момента. Вскоре это стало своеобразной игрой – я притворялась что сосредоточилась на телевизоре и не обращаю на неё внимание, следя за ней краем глаза, а Дунгуца делала очередную попытку зайти в гостиную. Я молниеносно поворачивалась к ней со строгим окриком: “Дунга!”, а хитрая Дунгуца, так же молниеносно садилась, убрав преступную лапку с дверной ручки и невинно глядя мне в глаза. Дунгуца никогда не пропускала момент, когда мы садились за стол. Тут как тут, она занимала место на окне, рядом со мной У неё было чувство собственного достоинства, поэтому она спокойно ждала, когда я угощу её чем-нибудь вкусненьким. Дунгуца была капризна в еде, ей нравились лишь мясные и рыбные продукты, ничего другого она не ела. За единственным исключением – если я прожевывала ей угощение. Это было не очень-то красиво, но я выполняла её каприз, приготовляя ей такие “пробки”, какие раньше делали крестьянки для маленьких детей. Такую жвачку она ела до последней крошки. Если ей казалось, что я чересчур долго тяну, Дунгуца легко прикасалась бархатной лапкой к моему плечу, напоминая о себе: “Ты случайно не забыла про меня? Дай и мне чего-нибудь!” Потом снова ждалa, cкромная и застенчивая. Я поворачивалась к ней и говорила: “A, Дунгуца, сейчас!” И тотчас же готовила ей угощение. Дунгуца не была наглой, она была хорошо воспитана и знала как следует себя вести. Между нами было полное взаимопонимание, так что ей даже не было нужды мяукать, когда нужно было о чем-то меня попросить, обратить на себя внимание. Достаточно было подойти и посмотреть на меня изумрудными колдовскими глазами – я сразу же догадывалась, что ей нужно. Между нами возникла глубокая таинственная связь, которая позволяла нам понимать друг-друга без слов. Вообще, Дунгуца любила находиться в обществе. Она старалась все время быть рядом. Если я работала на компьютере, она приходила и садилась мне на сгиб левой руки, которой я меньше двигала. В таком положении она сладко спала, лениво следя, изредка, за моим стучанием по клавиатуре компьютера. Но если я включала принтер, она тут же настораживала ушки и одним махом оказывалась на его крышке, следя с любопытством за движением печатающей головки, а иногда даже пробовала дотронуться до неё лапкой. Этого я ей, разумеется, не позволяла. Если, по случайности, она находилась в другой комнате, она тут же срывалась с места и прибегала. Одним прыжком Дунгуца занимала свой наблюдательный пост на крышке принтера. Ужасно интересная штука! Шум принтера мог оторвать её от самых занимательных дел – ничто не было важнее этого, разве только сосиска или ароматный кусочек рыбы. С другой стороны, рыба может и подождать, никуда она не денется. Гулять Дунгуца не любила – она панически боялась всего – машин, чужих людей, собак… Я несколько раз пыталась вести её на улицу – подышать свежим воздухом, пожевать травки, порезвиться. Но она тут же начинала паниковать, особенно увидев собаку – взбиралась мне на плечо, крепко цепляясь за меня когтями, всеми четырьмя лапами. Пару раз она вообще взобралась мне на загривок и мне пришлось кого-то попросить снять её оттуда. Знакомилась Дунгуца с внешним миром через окно и более близкого знакомства с ним не желала. На окне она сидела долго – все высматривала, что же там происходит. Особенно ей нравилось наблюдать за птицами – за воробьями, которые садились на ветви развесистой плакучей ивы, растущей под окном и доросшей до пятого этажа, или за голубями, которые нахально садились на карниз прямо у нее под носом. Дунгуце была не по душе такая наглость, и она била лапой по стеклу, то ли сгоняя их оттуда, то ли надеясь до них добраться. Но интереснее всего она вела себя по отношению к воробьям. Глядя на их возню, она вдруг начнала с ними разговаривать так, как мы пытались бы что-то сказать, не разжимая губ, и с совершенно человеческой интонацией. Это было похоже на песенку без слов, как люди иногда мурлычат себе под нос, на разных нотах, но с очень простой, монотонной мелодией. Когда я слышала, что Дунгуца запела, я тут же прибегала посмотреть – настолько это было потешно. Самое смешное было в том, что периодически она обрывала песенку и несколько секунд остервенело клацала зубами, неотрывно глядя на предмет своих вожделений. Я смеялась и переводила кошачью песню примерно так: «Ах, какие вы красивые, ах, я так вас всех люблю! Вот бы мне попались в лапки, я б вас тут же – шмяк-шмяк-шмяк!» Когда Дунгуце исполнилось два года, я разрешила ей стать мамой. Она родила три маленьких пушистых комочка – двух кошечек и одного рыжего котика. Господи, как она их любила! Сколько у неё вдруг появилось забот и переживаний! Одна из кошечек была похожа на неё, только шерска потемнее и менее рыжего оттенка, а также немного белого на шейке и на животике. Когда ей исполнилось пять месяцев, её взяла соседка и назвала тоже Дунгуцей, в честь матери. Вторая кошечка была очень мягкой и пушистой, вся в рыжих, серых, белых и черных пятнах. К сожалению, во время родов у нее сломался хвостик в двух местах и стал похож на букву Z. Она была очень смешной и мягкой, поэтому я назвала ее Игрушкой. Игрушку я отдала одной медицинской сестре, примерно в том же возрасте. Дольше всего оставался с Дунгуцей котик, к которому, вопреки всем усилиям, прилипла только кличка Рыжулик. Он стал очень красивым котом, темно-рыжим на спинке, рыжие полосы спускались к белоснежному животику, а лапки были окрашены в нежный бежевый цвет, переходя в белые чулочки. Мордочка его освещалась двумя светло-рыжими глазами, очень необычными по цвету. Он не был таким игривым как мать - спокойный и ласковый котик, при этом - большой обжора. Как-то раз Рыжулик переел, а может быть он стащил из помойного ведра что-нибудь недоброкачественное, и ему стало плохо. Я заметила это потому, что он стал слишком спокойным, не участвовал в играх, а тихо сидел в уголочке, свернувшись калачиком. Вначале не придала этому значения, хотя и удивилась. Но когда Рыжулик не явился на обед, несясь сломя голову и натыкаясь на всё, что попадалось на пути, поняла, что дело плохо. Я подошла к нему и попыталась его растормошить, но он даже не был в состоянии встать. Всё, что он мог – это приподняться на передних лапах, задние же подгибались и не хотели слушаться. Меня это очень огорчило и я стала думать, как же его лечить. На второй день ему не стало лучше, и я решила дать ему кусочек таблетки сульфадимезина, но он не хотел её брать. Я пыталась сунуть таблетку ему в пасть, но Рыжулик сопротивлялся, плевался и даже слегка укусил меня за палец. Тогда, вспомнив что кошки обожают валерьянку, я попыталась его обмануть, полив другой кусочек сульфадимезина валерьянкой. С большим трудом я заставила-таки его проглотить лекарство. Лишь только я ослабила хватку, он пулей вылетел из моих рук и убежал в другую комнату, качаясь как пьяный. Не знаю что придало ему заряд энергии, валерьянка или мучения, которые он претерпел. На третий день Рыжулик явился завтракать, не так бодро, как раньше, но всё же! Самое интересное в этой истории, что все время, пока я возилась с ним, Дунгуца и две его сестрички сидели полукругом вокруг дивана и внимательно, сочувственно следили за происходящим, не вмешиваясь. Даже Дунгуца не пыталась его защитить, настолько ей было ясно, что ничего плохого я её котёнку не сделаю, и все мои действия – к лучшему. Когда Рыжику исполнилось восемь месяцев, это был уже здоровенный взрослый котяра с хорошим аппетитом, и весил он не менее пяти килограмм. Он тоже научился открывать двери, но не был таким ловким как Дунгуца, поэтому устраивал землетрясение каждый раз, падая на пол с дверной ручки. Бум! Трах-тах-тарарах! Что случилось, люди добрые? Это Рыжулик открыл дверь! Пришлось расстаться с ним, когда к нам переехала дочь с семьей, хотя я и привязалась к нему очень сильно. Это был добрый и ласковый кот, но…Мой внук имел аллергию на кошачью шерсть, поэтому я отдала его одной хорошей молодой женщине, которая жила в собственном доме «на земле» и имела двоих детей постарше моего внука. Она рассказывала мне потом, что Рыжулик стал очень самостоятельным котом, сам открывает двери, когда ему хочется на улицу погулять. Думаю, он счастлив там. Дунгуцу я отдала маме, в село, рассчитывая, что ей будет хорошо на свободе, и не желая окончательно расставаться с нею. Но как ни горько мне вспоминать об этом и огорчать вас, история моей кошечки закончилась трагически – её убил мамин сосед, пьяница, потерявший человеческое лицо... Что такого плохого могла сделать этому мерзавцу моя умница Дунгуца, ласковая и любящая душа? Что бы она ни сделала, надо быть очень злым человеком, чтобы так поступить. Я проплакала несколько дней, плачу и сейчас, когда вспоминаю Дунгуцу и её тяжкую смерть.