Недавно, разбирая архивы одного ведомства, я наткнулась на серый конверт, склеенный из мятой обёрточной бумаги, на котором вихляющим почерком было старательно, местами двойной линией, выведено: «Моему будущему внуку». Угадывалось, что сделана эта надпись в состоянии душевного расстройства, дрожащей рукой. Чуть ниже круглым «казённым» почерком было написано: «Расстрелян по приговору суда.» Дата, неразборчивая подпись и большой синий оттиск печати того самого ведомства. Отмечу с самого начала, что разрешение порыться в архиве я получила только с условием соблюдения мною определённого уровня секретности. Держа в руках этот конверт, я содрогнулась, как от прикосновения к чему-то страшному и мерзкому, и казённая надпись, скреплённая печатью, мало что прибавила к этому чувству. За мятой обёрточной бумагой скрывалась некая тайна, драма чьей-то неправедной жизни с трагическим концом. Конверт был не заклеен, вернее — был вскрыт, по-видимому, кем-то из чиновников, который не счёл нужным передать конверт по назначению, вероятно, родственникам казнённого. Одеревеневшими пальцами я вытащила из конверта несколько разорванных на аккуратные половинки листиков некачественной писчей бумаги, пожелтевших от времени. Они были аккуратно пронумерованы и исписаны тем же почерком, что и вихляющая надпись на конверте, . Только без предательской дрожи. Вот что я там прочитала... Здравствуй, внучек! Я не знаю, увидишь ли ты когда-нибудь этот проклятущий мир, в котором нет любви без ненависти и наслаждения без расплаты. Лучше бы ты его не увидел. Я пишу тебе потому, что должен это сделать — не знаю, кто навесил мне на шею этот идиотский долг, но чувствую, что обязан это сделать. А может быть — это последнее наслаждение, которое я могу ещё себе позволить, вызывая ужас и причиняя страдания другим. Когда-то и мне было сделано подобное признание... это сделал мой дед, да будет он проклят во веки веков, сука! Жаль, что его не повесили до того, как он, уже подыхая, перед самой смертью поведал мне эту историю. Он мне рассказал, что много лет назад его собственный дед сделал ему перед смертью подобное признание, и поэтому он обязан сделать то же самое, хотя он меня любит и ему жаль меня... С содроганием вспоминаю, что он и в самом деле любил меня, вспоминаю его ласки, поцелуи и объятия, на которые я отвечал с тем же пылом — иногда он сжимал меня в объятиях с такой силой, что я вскрикивал, и тогда он, будто опомнившись, отпускал меня и посылал на улицу поиграть с друзьями. Вспоминаю его потемневший взгляд и его глухой голос, когда он это делал. Теперь я знаю, чем эти ласки и объятия заканчивались для других, к которым он был равнодушен, и которые имели неосторожность попадаться ему в руки. Но это было раньше, когда он был помоложе... В городке и в дни моего детства рассказывали страшные «сказки» о найденных в лесу, в большом овраге под лесом и на кладбище растерзанных трупах детей и молоденьких девушек... теперь я знаю, что это были не сказки. Конечно, их приукрашали как могли, привлекая для объяснений нечистую силу, ведьм и колдунов. «Колдун» был — это мой дед. Это он был обуян этой страшной страстью, этой неодолимой тягой к наслаждениям, доведенных до абсурда, до той черты, где они переходит в боль и страдание. Он превращал нежность в ярость, любовь — в ненависть, ласки — в пытку и издевательство. Крики его жертв казались ему наисладчайшей музыкой, их слёзы - "божественным нектаром", а их извивающиеся в его безжалостных руках тела исполняли для него танец смерти, полный величайшей страсти и грации — так он их воспринимал, получая от этого эстетическое удовольствие и экстаз любовного наслаждения. Он верил в Бога, но он был для него таким же безжалостным и жестоким существом, как он сам — не он ли насылал на людей неисчислимые бедствия и страдания, пытки голодом и мором, испытания страстями человеческими и адскими муками? Где-то втайне он даже воображал себя равным божеству — он ведь тоже испытывал «божественные» ощущения, причиняя боль и страдание. Начал дед своё признание с того, что где-то в глубине веков, около пятисот лет назад, а может, и больше, один из наших предков был палачом. Трудно сказать, природная склонность к садизму привела его на стезю палача, или же наоборот. Скорее всего, эта склонность была обязана зловредной генной мутации, наследственному уродству, который он также получил от кого-то из предков... или которая случилась в его собственном зародыше. Разумеется, дед понятия не имел о слове «ген», но теперь-то известно, что «линией поведения» человек обязан своим генам. Раньше этот факт зафиксировала народная мудрость в пословице «Яблоко от яблони недалеко падает». Сегодня образованный человек сказал бы, что этому утверждению не хватает научной строгости, но простые люди всегда довольствовались такими сгустками «жизненной философии», невзирая на их относительную ценность. Собственно, зерно истины в них есть, даже если нет убедительного доказательства достоверности, причём всегда можно найти аргументы и «за», и «против» в любом количестве. Но статистика, по-видимому, говорит в их пользу, отчего умудрённые опытом люди им верят... Прости, я отвлёкся. Так вот... по преданию, этот наш предок был хорошим семьянином, жил с женой душа в душу, любил детей, и своих, и чужих. Скорее всего, свою уродливую страсть он переносил на свои жертвы, которых он пытал, насиловал и убивал «по долгу службы». Охотно верю... теперь я знаю, что и мой дед был таким - бабушка не могла им нахвалиться, всем рассказывала, как он её любил и жалел. И с детьми он жил в ладу и согласии, и внуков любил. Говорю об этом с душевным трепетом, потому что знаю — ласки, которые он расточал своим близким были только прелюдией к тем наслаждениям, которые он испытывал на стороне. Трудно сказать, сколько раз он был на грани перехода к садистским безумствам, стискивая нас, своих домашних, в объятиях... но он всегда умел вовремя остановиться. Так и случилось, что он умер в своей постели, в кругу любящих родных, имея на счету бог весть сколько нераскрытых ужасных преступлений. Только мне он рассказал всю правду о себе. Бабушка так и умерла в неведении, твёрдо уверенная, что ей посчастливилось прожить жизнь бок о бок с добрейшим человеком, прекрасным мужем и отцом. Своё проклятие он оставил мне — ключ от потайной двери в подсознание, где была спрятана вся мерзость тайного наследия нашего рода, которому положил начало неведомый мутант из прошлого, урод с обыкновенным человеческим лицом, но с дьявольской страстью в душе. Когда дед умер, мне было десять лет. В этом возрасте он взвалил на мои детские плечи этот страшный груз, который оказался мне не по силам. Когда во мне начал просыпаться мужчина, я уже знал, что стану таким же. Если бы я не знал! Не получи я в собственные руки эстафетную палочку монстра, мне удалось бы избежать этой судьбы! Возможно... Может быть, я стал бы обыкновенным домашним тираном, истязающим жену и детей, но не выпустил бы «джинна из бутылки». Но я был обречён, потому что я знал. Мои гены знали, что мне не отвертеться, придётся дать им волю... Так и случилось. Когда я впервые влюбился, я иногда приводил себя в исступление, лаская её, но воспоминания о деде ужасали и сдерживали меня. Несколько раз я был на грани срыва, и моя возлюбленная каким-то шестым чувством поняла это... и стала меня избегать. Она бросила меня, несмотря на моё искреннее покаяние и обещания, что я буду с ней ласковым и нежным, и никогда больше не причиню ей боль. Эта история озлобила меня и восстановила против женщин. Что она хотела, эта дура, я ведь по-настоящему любил её! Я был готов для неё на всё... ехидный голосок внутри меня продолжал: «вплоть до того, чтобы задушить в объятиях». Это было так, но я не хотел признавать это. К тому моменту, когда я женился, у меня уже было «на счету» два изнасилования с последующими истязаниями и убийствами. Конечно, меня никто не подозревал, мне удалось спрятать концы в воду. В обоих случаях это были девочки лет по 13-14. Я был привлекателен, хорошо воспитан и умён, и мне легко удавалось вскружить девочкам голову, чтобы завлечь их куда-нибудь в безлюдное место. Обследовав ещё в детстве все окрестности города, я знал такие места, где можно было с лёгкостью спрятать труп, если вдруг случится такое несчастье... Это было чистое лукавство, игра в прятки с самим собой — мне-то было известно, что рано или поздно «несчастье» обязательно случится. Надо всё же сказать, что я старался сдерживать себя, и мне это удавалось, некоторое время. Первый раз это случилось, когда мне было около 20 лет. Придя в исступление от страсти, я душил и терзал бедную девочку, пока она не перестала сопротивляться. Когда я понял, что она умерла, то отнёс её на руках через лесок к оврагу, где был «оборудован» к тому времени мой тайник, ставший впоследствии кладбищем для моих жертв. Овраг был метрах в пятнадцати от места, где это произошло. Некогда там был карьер, он зарос деревьями и густым кустарником, а в одной из боковых стен была небольшая пещера, которую я закрывал большим камнем и маскировал щебнем. Сбросив свой страшную ношу в овраг, я быстро спустился туда по крутой тропинке, которую знал, как свои пять пальцев, и подобрал тело. В глубине пещеры был узкий глубокий провал, на дне которого журчала вода — там было несколько небольших источников, которые «питали» этот своеобразный колодец. Туда, в воду, я и столкнул свою первую жертву. Естественно, у меня был с собой фонарик. Я осветил им колодец, чтобы убедиться, что труп ушёл под воду, затем тщательно обследовал пол пещеры до самого входа, чтобы убрать случайные улики, которые могли там остаться... Затем я вышел, завалил вход в пещеру камнем, тщательно засыпал щели щебнем, которого там было в изобилии, привёл себя в порядок и пошёл домой. Через некоторое время вторая жертва проследовала тем же путём... После того, как я закончил пединститут, я стал работать в школе, преподавал в младших классах. Я в самом деле любил малышей, их розовые весёлые мордочки приводили меня в умиление. я с восторгом наблюдал неловкую грацию их движений, любовался свежестью их бело-розовой кожи, восхитительными оттенками их мягких блестящих волос - и вместе с тем знал, что буду с наслаждением их мучить и в конце концов растерзаю, попадись они мне в укромном местечке. Природа была сильнее меня, тайный порок не давал мне спать ночами и требовал насыщения. Я понял, что мне надо жениться... всё ещё надеялся, что я сумею себя перебороть. Хотел этого не столько потому, что жалел свои жертвы, сколько потому, что понимал — сколько верёвочке ни виться, а конец будет. Вскоре у меня появилась невеста, а примерно через полгода мы с ней сыграли свадьбу. Первое время, когда я сжимал её в объятиях, целуя и лаская, у меня часто возникали нездоровые звериные порывы, желание дать себе волю, заставить её мучиться и страдать от боли. Как мог, я подавлял в себе эти порывы, а моя жена объясняла себе эти небольшие эксцессы моей страстной любовью к ней и прощала... я старался не оставлять ей синяков на видных местах, которые она не смогла бы скрыть от чужих глаз. Конечно, она упрекала меня за это, но вместе с тем ей было лестно, что она возбуждает во мне столь великую страсть. Бедная дурочка! Если бы она знала, как часто была на волосок от смерти! Стоило мне дать слабину... и всё! Через полтора года у меня родился сын. Я хотел девочку, мысль о том, что у сына будет такая же тяжёлая наследственность, как у меня, приводила меня в ужас. Но малыш был так обаятелен, так нежен и невинен... в голове не укладывалось, что из него может вырасти монстр. Я обожал его и страстно надеялся, что его минет чаша сия. И вместе с тем знал, что вероятность очень велика. Пока жена была беременна, я избегал её ласкать, и мне нужна была отдушина. Таким образом, я вернулся к своему тайному пороку. Мой тайник скрывал уже около десяти жертв. Я понял, что мне нужна машина. После того, как я купил машину, скрывать концы в воду стало гораздо проще. Теперь я не мог заводить шашни и долго ухаживать за своими жертвами - мне надо было действовать быстро, чтоб не вызвать подозрений у жителей города. Они не должны были видеть меня с жертвой, ничто, ни одно мимолётное воспоминание случайного свидетеля не должно было связывать меня с ней. Поэтому мой выбор стал "молодеть" - я предпочитал девочек поменьше, которые не смогут долго сопротивляться, если придётся силой тащить их в машину. Я с ними заговаривал, угощал шоколадом, предлагал покатать на машине. Но это получалось не часто, подстеречь одинокую девочку в сумерках, чтобы уговорить её без свидетелей. На машине я ехал в тот самый лесок, где был мой тайник, и всё свершалось в машине, почти в полной темноте... Я наглухо закрывал окна, блокировал двери, а стёкла были тонированные. Труп жертвы я сбрасывал в тот же омут, в глубине моей пещеры. Это тянулось долгие годы - я работал в школе, растил сына, и ни одна живая душа не знала, что примерно раз в неделю я выхожу на охоту за детьми, рыская по окраине города, как дикий зверь в поисках добычи. Дети пропадали, в городе рассказывали страшные сказки о маньяке, похищавшем детей, но пока ни один труп не был обнаружен, и меня никто не подозревал. Только моя жена, знавшая о моих отлучках (я ей говорил, что иду прогуляться с ветерком по трассе), начала невольно сопоставлять случаи похищения детей с моими "прогулками" - какое-то шестое чувство говорило ей, что не всё тут ладно... но не смела ничего спросить. Я только видел, как она бледнела и менялась в лице, когда я говорил ей: "Ну, так я пойду, прогуляюсь?" Вопрос был риторический, и она ничего не отвечала мне. В семье у меня всё было хорошо, я с нею ладил, нас считали прекрасной парой. Но я видел, как страшное предположение становится для неё всё более реальным, и я боялся, что не сумею правдоподобно соврать, если она меня прямо спросит об этом. Тщательно отрепетированная версия у меня была, но смогу ли я сыграть? Однако всё кончилось раньше, чем она "созрела" для вопроса. У меня случилась осечка. Девочка, которую я уговаривал покатать, всё не соглашалась, и тогда, потеряв терпение, я схватил её в охапку и хотел запихнуть в машину. Она оказалась неожиданно увёртливой и сольной. Укусив меня за руку, она вырвалась и убежала, крича "Маньяк, маньяк!" Я не стал её догонять, в страхе, что попадусь кому-нибудь на глаза... было ещё довольно светло. Страшные сказки о маньяках сделали своё дело, если девочка примерно десяти лет раскусила меня. Должно быть, её родители всполошились и сообщили в милицию, потому что на второй день вечером по телевизору показывали фоторобот. Не очень похожий на меня, но всё-таки. Когда выступавший милиционер сказал, что несостоявшаяся жертва укусила меня за руку, моя жена с таким ужасом посмотрела на меня, что я понял: теперь она всё знает. Как они меня нашли, я не знаю... Наверное, они искали владельца тёмно-серого пикапа, у которого на правой руке должна была быть небольшая ранка, и который похож на составленный ими фоторобот. Представляю, сколько у них было работы, но через неделю они меня арестовали. Я не верил, что это случится. На очной ставке девочка меня опознала. Это было началом конца. Вскоре из омута в пещере извлекли тела моих жертв... вернее, то, что от них осталось. Теперь я в тюрьме, и мне уже недолго осталось. Завтра меня расстреляют. Я попрошу тюремщика отослать тебе это письмо. Прости меня, если можешь. И... не повторяй моей судьбы. Твой, любящий тебя дед. Прочитав этот текст до конца, я долго сидела, тупо уставясь на мятый серый конверт. По спине медленно ползли струйки холодного пота, я ощущала почти физически тоскливую безнадёжность и глухую ярость, исходящие от этих бумаг, от конверта. Я была не в силах пошевелиться, и мне понадобилось собрать в кулак всю свою волю, чтобы встать со стула и пойти к двери. Напряжённая, я будто ожидала выстрела в спину. У него, к счастью, не было внука. Только я - его внучка. И теперь мне с этим жить...